— Вот видишь! Такие возможности — необыкновенно редкий дар. Большинство не обладает и десятой долей твоего интеллектуального могущества. Зря ты напал на ведьму… Это был необоснованный риск.
— А если бы ты погибла?
— Такова моя служба, — не в меру напыщенно ответила Кирочка. Патетически приподнятый подбородок и взгляд устремлённый вдаль придавали её облику лёгкий оттенок комизма. — Я не представляю из себя ничего великого, неповторимого и незаменимого.
— Кто тебе это сказал?
— Крайст… Он наш куратор. Перед самой первой лекцией он проводил в группе вводную беседу. Крайст выразил это так: чувство собственной исключительности и важности — самая бесполезная иллюзия разума, но именно ею разум более всего дорожит.
— Он прав и неправ одновременно, — вдумчиво заметил Мика, — всякое живое существо, порождённое Вселенной — будь то человек, кошка, птица или комар — по-своему прекрасно, уникально и имеет неотъемлемое право на существование. Пусть всё повторяется, но оно никогда не повторяется в точности. Жизнь на планете — поразительно слаженный цельный организм, и каждая крошечная часть его достойна сохранения и защиты. Мне противна сама идея убийства. Я просто не мог допустить… И решение броситься на ведьму было скорее интуитивным, чем рассудочным…
— Ты храбрый, — выговорила Кирочка, смущенно теребя часики на запястье.
— Я обыкновенный. У любого разумного существа в сознании должна быть заложена ответственность за судьбу окружающей его жизни, — тихо ответил молодой инженер.
Кирочка остановилась. Ясные умные глаза Мики теперь смотрели прямо на неё. Он был существенно ниже ростом, как грибок: приземистый, крепкий, плечистый. В нежном свете бежевого неба его карие глаза казались почти жёлтыми. Его намерение поцеловать девушку стало очевидным — на любом свидании случается такой момент — переломный — когда отношения приобретают окончательный курс и либо начинают продвигаться вперёд быстрее, чем прежде, либо постепенно сходят на нет. Всё решается в те несколько секунд, пока двое смотрят друг на друга, медленно сближая лица, внимая аромату дыхания… Одна знакомая девушка рассказывала Кирочке о том, как сбежала со свидания, заметив, что у парня не почищены зубы. Это открытие внушило ей настолько сильное отвращение, что у бедняжки даже не хватило выдержки соблюсти вежливость.
У Кирочки не было никаких причин чувствовать отторжение. Мика чистил зубы. От его свежей рубашки тонко пахло стиральным порошком. Но… Кирочку охватило стремительное беззвучное отчаяние: она чувствовала совершенно необъяснимое отвращение. Мика привлекал её как личность, она восхищалась его умом и человечностью; внешность юноши Кирочка тоже находила весьма приятной; его белая кожа, которая так легко краснеет, неуловимо напоминала ей о Саше Астерсе… Девушка велела себе успокоится. «Возможно, это просто страх, ведь раньше со мною ничего подобного не происходило…» Но, немного подумав, она поняла, что источник страха не сама мысль о поцелуе, а именно отсутствие желания целовать Мику в губы и принципиальная невозможность этим желанием управлять. «Нельзя заставить себя хотеть или не хотеть… И единственное, что может сделать человек, чтобы направить себя — это преодолеть желание…»
Секунды бежали. Мика стоял, подняв на Кирочку свои ласковые солнечные глаза и терпеливо ждал… «Он достоин, чтобы я его поцеловала. В конце концов, он спасал меня, рискуя собственной жизнью. Хотя бы из чувства благодарности…» Прибегнув к доводам разума, Кирочка почувствовала себя уверенней. Иррациональная паника поутихла; на смену ей пришла обыкновенная неловкость, стеснение перед первым поцелуем… Но решение было принято, и последние несколько мгновений дались Кире относительно легко: она склонилась, прикрыла глаза, и Мика, верно прочтя подтекст этого набора жестов, с радостной готовностью подался навстречу.
7
Когда они поднялись в номер, начинало смеркаться.
Кирочка подтолкнула дверь с позолоченными цифрами. Она закрылась, щёлкнув. И в этом негромком звуке Кирочке снова почудилась какая-то тревожная неизбежность, будто бы дверь, замкнувшись, стала ещё одним рубежом, преодолев который уже невозможно вернуться обратно.
Мика приблизился и, сильно стиснув талию девушки, порывисто привлёк её к себе. Вся прежняя робость его куда-то пропала. Мужской инстинкт, вырвавшийся наконец на волю впервые за двадцать шесть Микиных лет, предстал во всей своей первозданной жестокости. Он изо всех сил рванул на Кирочке платье, не вполне владея собой, не понимая всем своим мощнейшим интеллектом в тот момент как его расстегнуть…
Круглые жемчужные пуговки посыпались, запрыгали, застучали, раскатываясь по полу.
Кирочка начала пятиться назад; мелкими шажками она отходила к окну, а Мика теснил её, неловко наступая на ноги, жадно тянулся губами, бестолково шарил руками по телу…
И тогда Кирочка испугалась по-настоящему. Не самого Мики, а грозных сил природы, таящихся в нём. Она беспомощно ухватилась за штору, точно ища у неё поддержки; жалобно скрипнули, сдвинувшись, кольца, на которых была подвешена штора; Кирочка ощутила лопатками прохладу оконного стекла…
— Осторожно… — пролепетала она чуть слышно.
Мика пыхтел, словно закипающий чайник; жар, исходящий от его кожи чувствовался на расстоянии; шея у него порозовела, и на ней быстро-быстро пульсировала жилка… Кирочка уже не видела перед собою человека; среди её испуганно разбегающихся мыслей маячили отрывочные ассоциации с быком, с медведем; с чем-то огромным, напористым, жестоким, но при этом совершенно лишённым разума; поведение Мики ввергло девушку в странный панический ступор: ей хотелось громко закричать, вырваться, побежать, увернуться от накатывающей на неё волны насилия, но она продолжала стоять застыв, вжавшись в оконное стекло, монолитно опустив руки вдоль тела. Кирочка испытала вдруг пронзающий ужас первозданной женской покорности, инстинктивной, звериной, обусловленной необходимостью сохранить вид; той силе, что столь внезапно превратила Мику в зверя, нельзя было сопротивляться; то был бы вызов самой природе; и тело Кирочки об этом знало, оно обмякло, постепенно примиряясь с неизбежностью, но её разум… Он не мог преодолеть растерянного отвращения перед скотской откровенностью происходящего. Мика извлек из порванного платья и сосредоточенно мял круглые Кирочкины груди, алчно стискивая каждую из них всей пятерней, он наваливался на неё всем телом, шумно дыша в самое ухо.
— Осторожно, — повторила она снова, опасаясь, что разгорячённый парень в конце концов выдавит ею стекло. Но, он, казалось, просто ничего не слышал, находясь где-то в другом измерении; Кирочка с новой волной паники поняла, что в эту секунду перед нею действительно зверь; и если даже есть у людей душа, как многие верят, то в такие моменты она, наверное, просто на время покидает тело, не желая становится соучастницей безобразия…
Получалось как-то странно и несправедливо — ведь именно Кирочка всё это затеяла и сама привела сюда Мику, но, тем не менее, она вдруг явственно осознала, что ни секунды больше не хочет находится в объятиях этого существа, так бесповоротно впавшего в состоянии первобытной половой агрессии, что она передумала; но процесс, к сожалению, находился уже на той стадии, на которой прервать его без потерь не представлялось возможным…
— Ой, прости, — воскликнула Кирочка, решительно упершись ладонями в его грудь, — я, кажется, забыла почистить зубы!
Она резко оттолкнула от себя ничего не соображающего, сопящего, с мутными глазами Мику — неожиданность сыграла в её пользу — Кирочка ловко высвободилась от него, а затем, в два прыжка оказавшись на другом конце номера, проскользнула в ванную и заперлась на задвижку. «Не зря, однако, Крайст окрестил его шпендиком, — подумала она с бессильной злостью, на всякий случай подпирая дверь обнаруженной под раковиной пластиковой табуреткой, — Господи! И надо было оказаться в такой идиотской ситуации!» Мика тем временем опомнился и, дотумкав наконец, что же произошло, принялся из всех сил барабанить в дверь ванной.
— Эй, открой! — кричал он, — в чем, в конце концов, проблема? Я что-то делал не так? Объясни хотя бы!
А Кирочка и при желании не смогла бы объяснить. Она стояла посреди гостиничной ванной, придерживая рукой разодранное на груди платье, и вздрагивала при каждом ударе в тонкую дверь, которая, казалось, вот-вот рухнет…
Потом Мика вдруг ушёл. Видимо, обиделся. Он был слишком умён для того, чтобы долго настаивать на своём. Из номера не доносилось больше ни звука, а через какое-то время, чутко прислушивающаяся Кирочка, не сразу поверив своим ушам, различила на фоне тишины лёгкий храп. Она приоткрыла дверь и осторожно выглянула в номер. Уже совсем стемнело, неярким золотистым светом горел ночник, отражаясь в чёрном глянце окна… Мика мирно спал в разобранной постели, под одеялом и покрывалом, трогательно спрятав руки под подушку. Вся его одежда, сложенная аккуратной стопочкой, лежала на стуле рядом. С тех пор как он попал в просак, уснув на столе в рабочем кабинете, молодой инженер установил себе чёткий распорядок дня, от которого старался по возможности не отступать. Теперь, вне зависимости от обстоятельств, он ложился спать ровно в 23.00, а вставал в 7.00, считая такой режим оптимальным для своего здоровья. Мика вычитал где-то, что недосыпание истощает ресурсы головного мозга, и работникам интеллектуального труда следует особенно внимательно относится к качеству и продолжительности сна. Молодой инженер принял это к сведению. Большие круглые часы на стене показывали полночь, и даже пушки уже не смогли бы разбудить его.
